Бал Змея Горыныча Suivre l’histoire

Баба-Яга внимательно изучала себя в зеркале:

- Да … видок так себе… пара морщин, вроде, прибавилась … на носу бородавка что ль новая приключилась … черт, а ресницы то куда делись?! Тьфу, пропасть, ежели объективной быть (а как иначе наедине сама с собой-то), то с такой физиономией лететь на Рождественский бал к Змею Горынычу … Ну не дома же сидеть в новогодние праздники!

- А ты морщины кремом замажь, тем, что на шпатлевку похож, ресницы искусственные приклей, - подключился внутренний голос Яги, - Побольше намажешься и сойдет, не впервой чай! Вот только с бородавками прям не знаю что и посоветовать …

- Умолк бы ты, а. Советчик выискался! Без тебя знаю, как макияж наносить. А бородавки, действительно, проблема. Придется на губах акцент делать, чтоб бородавки в глаза не так бросались …

Тут филин, что Бабе-Яге вместо почты электронной служил, заухал, крыльями замахал на насесте сидючи, – сигнализировал, что сообщение пришло. Яга подошла к столу, на блюдечко с наливным яблочком взглянула: яблочко по блюдечку покатилось, голосовая связь подключилась:

- Хай, Настена (Бабу-Ягу в миру Настей величали)! Это Матрена. Ты сейчас разговаривать можешь?

Что за дурацкую привычку нежить от людей переняла, справляться всякий раз можешь ты разговаривать, али нет! Раз звонишь, говори по делу, понапрасну не отвлекай,- подумала Яга, вслух ответила: Да, говори, уж, Матрен. А ты че изображение не включила, иль барахлит связь то?

- Да, нет… Я на бал собираюсь, неглиже стою, неодетая, то есть. Слышь, ты в каком цвете наряд готовишь? Сказывают, год желтой собаки наступил, вроде как желтое иль бежевое надевать надо, а то удачи не будет в новом году. А я вот прикидываю этот беж на себя – ну, прямо, поганкой смотрюсь. Делать то что?

- Ну, ты последние мозги растеряла, Матрен! Удачи у нее не будет – ты о чем? Ты, нежить лесная, в каком поколенье ведунья да колдунья? Мы с тобой, подруга, сами кузнецы счастья своего, как наворожим, так и сбудется. Надевай, что к лицу, и покедова – у Змея встретимся.

Баба-Яга головой покрутила, вздохнула тяжко: советы давать она мастерица, а вот с рожей собственной что делать! Тут никакое колдовство не поможет – свои собираются, на них чары не действуют.

- Не расстраивайся ты, другие что, краше будут? – принялся утешать внутренний голос.

У Бабы-Яги внутри потеплело – все ж есть у нее дружок верный, есть. А голос продолжил:

- Расселась то что! Собирайся быстрей, опоздаем, все вкусное съедят. Да… подумала Яга, нет верных друзей на белом свете, разве в сказках остались, с обидой проговорила:

- Тебе то что? Чем ты вкусное есть будешь?

Свара продолжилась бы, разгораясь, но тут избушка на курьих ножках заколыхалась, закудахтала тревожно и стала разворачиваться.

- Приехал кто, - встревожился внутренний голос, - Вроде не ждем никого.

Яге и самой стало тревожно, в окно выглянула. Глянь, Олимпиада нарисовалась, подружка ее сердечная. Обещала заехать по пути на бал, и заехала. Знать, и вправду надо торопиться со сборами. Олимпиада то ж колдовского, ягОвского племени, однако, штучка столичная, под Москвой обретается. Вот кто поможет Яге себя в порядок привести.

А Липа уж входит, с порога отчитывать начинает:

- Совсем ты избу запустила – стоит она у тебя кособокая, солома с крыши сыплется, окна грязью заплыли, ну нельзя же так жить !

- И я рада тебя видеть, - отвечает Настена, - Хватит ворчать, лучше подсоби мне красоткой стать. Знала, как разговор перевести. Олимпиаду хлебом не корми, дай визажистом поработать, из пенька лесного красоту соорудить. Липа тут же за дело принялась, всякие мази-притирания достала, разложила, волосы Яге студеной водой вымыла, прическу затейливую соорудила, потом за лицо принялась, а из праздничного сарафана и шалей индийских такой наряд Бабе-Яге соорудила – кутюрье отдыхают! Внутренний голос только ворчал довольно, да хмыкал местами, а в конце заявил Бабе-Яге:

- Ты, чудище дремучее, провинциальное, ни в жизнь сама так преобразиться не смогла бы. Яга, понятно, обиделась, но выяснять отношения было некогда, ступы на воле уж копытом били, заждались наездниц то.

Выскочила она с Липой на крыльцо, приостановилась, чтобы наказ избе дать: в чащобе спрятаться, чужим не показываться, своих не впускать, чтоб не скоммуниздили ничего. Говорит и чувствует, что избушка ее на курьих ножках вроде как и не слушает, в сторону косится. Что за напасть? Внутренний голос тут же с ехидцей пояснил:

- Не узнает тебя изба, уж больно ты переменилась.

Яга руками всплеснула – и впрямь, косметики на ней немерено, где тут старенькой подслеповатой избенке хозяйку узнать. Подошла к окошку, в стекла тусклые вгляделась:

- Я это, избушка моя родная, на бал приоделась. Вглядись внимательнее, я это.

Изба недоверчиво колыхнулась, поближе придвинулась – узнала, кажись. Ногами куриными радостно затоптала, готовность показывая вмиг бежать, приказания хозяйки исполнять.

Вот и ладненько,- подумала Яга. Хотела еще коту Баюну наставления дать, но того в пределах досягаемости не оказалось, видно в загул ушел, котяра бесхвостый.

А Липа уж кричит, торопит: Хватит избенку свою облизывать, в дорогу пора! Быстренько забрались они, каждая в ступу свою, метлами враз взмахнули, свистнули так, что уши заложило, ступы рванулись вверх, ввысь, понеслись над лесом к замку Змея Горыныча, что под Лысой горой стоит, возвышается.

Быстренько забрались Бабы-Яги, каждая в ступу свою, метлами враз взмахнули, свистнули так, что уши заложило, ступы рванулись вверх, ввысь, понеслись над лесом к замку Змея Горыныча, что под Лысой горой стоит, возвышается.

- Хорошо летим, - восторженно крикнул внутренний голос Настене.

- Хорошо! – крикнула в ответ Яга. Олимпиада удивленно оглянулась на подругу: Ты что кричишь, случилось что? На скорости разговоры начинать несподручно было, Настена лишь рукой махнула, мол, все в порядке, летим дальше.

Летели они быстро, стремительно, на приличной высоте и плавно так, без воздушных ям и ухабов. Ступа не самолет, тут все от настроя зависит. Бабу-Ягу еще в детстве учили: чтоб ступа полетела, надо, что бы внутри тебя самой полет ощущался. Все эти взмахи метлой да посвист разбойничий при старте – так, антураж внешний, без него можно свободно обойтись. А вот ежели внутри ощущения полета нет, ступа ни в жись не стартует, в воздух не поднимется.

Ныне они с Олимпиадой в приподнятом, праздничном настроении на бал отправились, ступы тот настрой чувствовали, весело неслись, с огоньком! Над головой звезды, луна золотым блюдом, в ушах ветер свистит, одежонку раздувает, под тулупы забирается. Вниз поглядишь – тени ступ мелькают по заснеженным полям да лесам. И разогнаться как следует не успели – вот уж Лысой горы знакомый профиль показался. Черной громадой в темноте ночи стоит-возвышается, только вершина ее лунным светом подсвечена, туманом золотистым окутана. Люди все ищут Лысую гору, гадают, где расположена. А что искать – вот она, под самым носом.

- Замка Змеева что-то не разгляжу, - всполошился внутренний голос.

- Не каждому видеть дано, только тем, кто приглашение имеет. У тебя оно есть? То-то, что нет. Незваным летишь. А незваный гость хуже татарина, - подзадорила его Настена.

Внутренний голос аж задрожал от обиды:

- Тебе, значит, есть приглашение, а мне нет? Мне что, назад отправляться?

- Да успокойся ты, шучу я, куда ж без тебя. Сейчас гору облетим, с той стороны в большой расщелине замок поставлен. Лунный свет обманчивый, глаз отводит, от любопытных оберегает. Вон, видишь, тусклое облачко света показалось у подножия горы, на круг похожее – то знак опознавательный, на посадку на него заходить будем.

Олимпиада ступу свою первой к земле направила, за ней и наша Яга в хвост пристроилась. Спикировали они точно в середину круга, светляками отмеченного, как летели, так и приземлились – на отлично! Тут же к ним тролли подбежали, обслуга аэродромная. Лапами машут, ушами волосатыми трясут, кричат-торопят:

- Убирайте ступы на стоянку, плацдарм для других освобождайте!

Яги из ступ мигом вылезли, заклинание постановочное быстренько пробормотали, транспорт свой восвояси отправили, а сами к замку направились по дорожке – лесенке, то ж светлячками помеченной.

Вблизи замок частью горы казался: фронтоны и колонны, террасы и лестницы, окна и входы его грубо в скале вырублены - обозначены, только башенки со шпилями отдельно возвышаются – чудо - юдо архитектурное, колдовством сотворенное. Из оконных проемов мягкий свет струится, тени гостей мелькают, музыка веселеньким напевом звучит. Вот и двери в бальный зал широко распахнуты. Яги в них прошли, на входе остановились, чтоб глаза к полумраку привыкли, да и гостей разглядеть не мешало.

- Что это освещение какое негодное, - вопросила Олимпиада, - Змей над златом чахнет, а на электричестве экономит?

- Совсем, ты, Липа, очеловечилась,- фыркнула Настена, - чай здесь не Подмосковье, линии ЛЭП не подведены к Лысой горе. По старинке освещают, огнями каминными да светляками болотными – вон мыши летучие их под потолком в корзинках таскают. И не Змей над златом чахнет, а Кощей. Спутала ты. У змея, сказывают, проблемы с деньгами, проигрался он в рулетку. Азартным оказался. Как на Руси казино пооткрывали, так и не вылезает из игорных залов.

- Зачем тогда балы закатывать? Ну а свечи где, в прошлом году вроде как свечи были, помнится?

Ближайший мажордом в разговор их вмешался, посчитав нужным гостям ответствовать:

- Зажгутся сейчас свечи, полного сбора гостей дожидались, хозяин приказал попусту их не расходовать, дорог ныне воск - то.

И впрямь, в канделябрах вдоль стен и на обручах люстр в потолочных сводах вспыхнули свечи, разогнали полумрак по углам бальной залы.

- Ну, скупердяй проклятый, - пробурчала себе под нос Олимпиада, - У нас в Москве от рекламы света больше.

Но все ж лики гостей возможным рассмотреть стало. К ним с радостным криком подлетела Матрена, тоже Баба-Яга из Ивановской области. Вопрос с нарядом, как видно, решился в пользу «маленького черного платья». И с чего это Матрена решила, что ей черный цвет к лицу? – подумалось Яге – Настене,- Вон как темные круги под глазами подчеркивает, да землистый цвет лица выделяет, не уж то не понимает? Олимпиада тоже неодобрительно оглядела Матрену, но все вместе они тут же защебетали друг другу: Как ты прекрасно выглядишь! Ах, какая прическа, а макияж! Ну, а платье вообще выше всяких похвал! Притворялись привычно, согласно придворному политесу и хорошему тону, но каждая думала про себя, что уж она- то выглядит лучше подруг.

Тут громче зазвучала музыка, привлекая внимание. В центр зала, под главную люстру вышел главный мажордом, звучным голосов пророкотал: Рождественский бал у Змея Горыныча открывается!

На середину бальной залы выплыли русалки хороводом, ветками в руках машут, изящно в стороны наклоняются-изгибаются, песнь заунывную поют.

- Каждый год одно и тоже, репертуар не меняется, - вздохнула Настена.

- А когда угощать – потчевать будут? – вопросил внутренний голос.

- Проголодался, что ль? Чем есть собираешься? Рта нет, желудка тоже вроде не наблюдается.

- О тебе беспокоюсь, с голода ты на меня бросаться начнешь, - захихикал голос, - Иль у нищего Змея пиршество не предусмотрено?

Насчет праздничного обеда ясности не было. В приглашении про него умалчивалось.

Бабы-Яги переглянулись: в спешке, да сборах, наряжаясь да прихорашиваясь, ни одна из них пообедать не успела. К внутреннему голосу Настены они уж давно привыкли – сызмальства это у нее.

Егозой она была в детстве то, озорничала много. Вот как-то бабушка ейная, Старая Хрычовка, (ох и зловредная была Яга, прежнего еще закалу, безжалостная ) так вот, как то в наказание отвела она Настю в дальний скит старообрядческий, давно заброшенный. Там на семь дней оставила, чары вокруг колдовские наложила, чтоб не пробраться – не выбраться. Настена совсем крохой была. Вот с тех пор и появился друг сердечный - внутренний голос.

Пока молчал голос, о еде не думалась, а как сказал – так и накатило чувство голода, аж в желудках заурчало! Внутренний голос тут как тут, съехидничал:

- Настен, а Настен? Вы с товарками так кишками воете, прям русалкам в унисон – подпеваете, что ль?

- Брысь! - шикнули на него враз все три Яги, не сговариваясь.

- Поговори еще у меня, - добавила Настена. Голос, знамо, осерчал – разобиделся, не прощаясь, удалился. Но легче не стало… Голод крепчал, а концерт заканчиваться и не думал.

После русалок, нагнавших на гостей скуку смертную, на середину бальной залы выскочили кикиморы лесные и болотные, зеленовласые да бородавчатые. Только и различия меж ними было, что у болотных цвет глаз зеленый, на тину похожий, а у лесных – синий, что колокольчиков цвет. И давай, пританцовывая и притоптывая, голосить частушки - кто кого перепоет, значит.

- Ну, дело веселей пошло, - вздохнула Олимпиада, - Вот только, что ж у них тематика не меняется лет двадцать последних.

- А что ей меняться,- с неожиданной злостью прошипела Матрена, - Проблемы то все двадцать лет не решаются, как в кризис вошли, так доселе не выбрались!

Настена их спор на корню пресекла: Угомонитесь, бабы! На балу мы или где? Вон глядите, мужики какие красивые да ладные в ход пошли.

И верно, грудью вперед, подбоченясь по-молодецки, особым шагом ( раз - притопнул, два – шагнул ) показался цвет мужской половины нежити: лешие да водяные. По зале волна оживления прям так и прокатилась, как от камня, в пруд брошенного. Возгласы послышались: Где? Что? Задние ряды напирать начали – женская часть нежити поближе к полю действия пробраться спешила. А те, которые впереди оказались, все как одна хихикать беспричинно начали, глазками захлопали, некоторые за косметикой полезли – спешили в порядок себя привести, чтоб во всей прелести показаться перед дружками любезными. А те горделиво идут, вверх носы задирают, на дам вроде как и не смотрят вовсе – красуются… А потом как начали вприсядку плясать, да колесом, да русского - народ женский совсем развеселили, раззадорили, некоторые аж подвизгивать стали, приплясывать, руками водить плавно, завлекательно так.

Тут самому балу и начаться бы, так нет! На середку Соловей - разбойник выперся, свистом художественным публику позабавить – порадовать. Полчаса свистел – еле заткнулся. Эти полчаса Ягам годом показались – уши заложило, в головах звон стоит – нечего сказать, порадовал Соловеюшка! Одно хорошо – голод куда-то уполз-спрятался, не вынес посвиста разбойничьего. Огляделась Настена – лица вокруг злые, недобрые. Вовремя разбойник откланялся – еще чуть – чуть, его б самого освистали – ославили. Перерыв публике требовался – в себя прийти. Устроители бала учли это – со всех сторон залы мажордомы с подносами показались, напитками и яствами уставленными. Змей Горыныч, видать, взамен обеда праздничного посчитал возможным фуршетом отделаться.

- А где ж индюшки запеченные да куличи рождественские, соленья да варенья где? – громко осведомилась Матрена у ближайшего мажордома. Тот улыбнулся приторно: Обстоятельства, знаете ли …

- Какие такие обстоятельства?! – голос Яги крепчал, благородным гневом наливался, - Бал праздничный, рождественский, а угощенья то и нет! В рядах гостей волнение возникло, многие Матрену мысленно одобряли, но скандала не хотелось – бал как - никак. Олимпиада с Настей Матрену в бока стали пихать: Помолчи, разбушевалась что? Чай не есть прилетели.

- Одно другому не помеха, - отвечала Матрена с боевым задором, но голос свой понизила, признавая правоту подруженек закадычных. Народ отворачиваться стал: скандал затихал, не начавшись толком.

Перекусили они, чем Змей Горыныч послал, с голоду и тарталетки с бутербродами вкусными показались. И вот снова трубы трубят, главный мажордом вновь на середку залы выходит, объявляет выход хозяина к гостям:

- Его Высочество, Князь Огня Змей Горыныч!

- Фу ты – ну ты, титул - то какой себе придумал – князь огня! – раскрыла рот от изумления Олимпиада. Настена в удивлении только глазами хлопала – даже у ее внутреннего голоса на время голос пропал. Только Матрене все нипочем было.

- А что, Змей - вид нежити редкий, единичный можно сказать, огнем опять-таки плюется – опять редкость, - оправдывала она Горыныча, - Так что титул сей ему вполне подходит, зря ты так, Липа.

- Ах, мне какая разница, - досадливо поморщилась Олимпиада, - Кощей – князь тьмы, Змей – огня – аристократов развелось …

- Да, помолчите, вы, дайте Змея Горыныча послушать, - вдруг проявился внутренний голос Настены.

- Фанат выискался, - всплеснула руками Яга, - Думаешь, умное что скажет?

Голос даже спорить не стал, затаил дыхание. Горыныч во весь свой немаленький рост выпрямился, головы откашлялись по очереди, пошептались между собой о чем – то, и средняя из них во весь голос гаркнула: С Рождеством, гостюшки дорогие! Всех благ!

Гости, знамо, пару раз в ладоши хлопнули, подбадривая хозяина, и вновь затаились – продолжение речи слушать. Однако Змей к ним хвостом повернулся и к Кощею отправился, с чувством исполненного долга, так сказать.

Голос разочарованно вопросил: И все?

- Вот за что я люблю Горыныча, - отметила Матрена, - Говорит коротко и по существу.

Громко заиграла музыка, оживились наевшиеся гости, и бал, наконец-то, начался.

Ах, что это был за бал! Нежить умела, ох умела хорошо погулять, если развернуться где было! Вальсы и кадрили, твист и чарльстон, рок-н-рол и буги-вуги, техно, свинг и линди-хоп из последнего – все смешалось в вакханалии веселья. Русалки и кикиморы, бабы-яги и ведьмы, лешии и вурдалаки, оборотни и гномы, домовые, водяные и луговые, тролли и драконы – все слились - переплелись в бешеных разгульных танцах в огромной бальной зале каменного замка, освещенной лишь всполохами каминного огня и пламенем свечей. Чудный, мерцающий свет искажал лики гостей, без колдовских чар делал их неузнаваемыми, то страшными до жути, то прекрасными до дрожи. Под потолком, над головами пляшущей толпы, носились привидения в развевающихся на сквозняках одеждах. Они завывали, потрясали цепями, яростно вращали глазами, пикировали вниз, на всем разгоне врезались в толпу гостей и бешено крутились в танце, скользя над гранитными плитами залы, пронзая всех и вся на своем пути. Мажордомы с ног сбились, обнося разгоряченных гостей напитками. Отовсюду неслось: Еще, еще вина! Наполненные бокалы разбирались мгновенно, тостам не было числа, гости не знали ни предела, ни удержу – бал опьянял, приобретал бесшабашность и лихость, вселяя беспричинное упоение рождественской ночью в самых злобных и черствых, в самых безжалостных из присутствующих. В ночь Рождества веселились и радовались даже темные силы!

Вот и Кощей Бессмертный слился в танце с Ягой – Олимпиадой. Липа, будучи «столичной штучкой», всегда отличалась снобизмом и тяготела к сильным мира сего. Так и сейчас, глядя в черные, как глухая полночь, глаза Кощея, она замирала от сладостного и волнующего чувства сопричастности к его абсолютной власти над временем. Бессмертие партнера кружило голову, и она, без всякого притворства, чувствовала себя молодой, прекрасной и влюбленной. Кощей разогрелся танцами, легкий отсвет румянца обозначился на его высохших, цвета древнего пергамента, щеках, тонкие губы слегка растянула то ли улыбка, то ли усмешка. Законсервированному в вечной жизни, Кощею нравилось смотреть на молодость, эпатаж, страстность, жить чужими чувствами, – свои уж давно не были ему доступны. Олимпиада притягивала, ворожила на любовь – бедная Яга совсем потеряла голову, затерялась в мечтаниях несбыточных о силе и власти Кощеевых.

- Ты смотри, Липа то наша, совсем с Кощеем закружилась, - пригорюнился внутренний голос Настены, - Себя не помнит. Поиграет Кощей, да и бросит, то-то страданий ей будет!

- Да, одурманили Олимпиаду богатство и могущество Кощеевы, - ответила Настя, - Но насчет страданий – это вряд ли. Наша Яга обольстительница опытная, кто еще там переживать будет – время покажет!

Настена поискала глазами другую свою подружку. Матрена самовлюбленностью не отличалась, веселилась на полную катушку, отплясывая летку-еньку в компании водяных и кикимор. Ноги попеременно взлетали вверх, руки цеплялись друг за друга – танцующие попрыгивали, стараясь попасть в такт музыке, длинной цепочкой передвигаясь наискось, через середину залы, включая в свой танец всех желающих. Во главе прыгал водяной Михалыч – уже в летах, с огромным колыхающимся пузом, но очень азартный, до игрищ всяких охочий.

- Раз-два, летку надень - ка, как тебе не стыдно спать !… выкрикивал он во весь голос, не обращая внимания на музыку и объявленный танец, и тащил цепочку за собой.

- Что выделывают, а! – восхитился голос, - Прям заводят не по-детски! Слова как перевирает. Давай, присоединимся, а?

У Настены свои планы на вечер были. Леший ей соседский больно нравился, Колян по прозванию. Отношения у них были дружеские, в гости друг к другу захаживали, но дальше дело не шло. Потому так и рвалась на бал Яга, надеялась на волшебство в ночь Рождественскую, желание загадывала. Вот и бал в самом разгаре, а Коляна все не видно – и где обретается? Вся нежить здесь, а его нет! – с досадой подумала, вдруг из-за спины голос знакомый раздался:

- Хай, Настен! Ты что пригорюнилась, не танцуешь почему?

У Бабы-Яги от неожиданности дыхание перехватило, щеки, как маков цвет, зарделись. Обернулась – стоит Колян, во всю рожу свою беспутную лыбится.

- И тебе здравствуй, - ответствовала Яга, - Сам- то где пропадал?

- Да с троллями в картишки перекинулся. Пошли, потанцуем что ли ? – предложил леший, подхватывая Настену под локоток и ведя ее за собой в гущу танцующих пар.

Яга для вида посопротивлялась малость – мол, куда тащишь, басурман – а затем, отбросив всякие думы, пустилась в пляс с лукавым красавчиком лешим.

Бал продолжался по восходящей: музыка гремела, напитки разной степени крепости лились рекой – тут уж Змей не подкачал – пары кружились, дамы блистали, кавалеры оригинальничали, Змей Горыныч наслаждался зрелищем – кто теперь посмеет сказать, что бал не удался.?!

Но вот минул пик веселья, спираль бала стала раскручиваться в обратную сторону: утомившиеся гости начали потихоньку разъезжаться, бал близился к завершению. Матрена в сдружившейся компании водяных и кикимор отправилась праздничную ночь догуливать, куда их занесло – только им ведомо. Олимпиада вовсе пропала, в небытии с Кощеем растворилась. Настену любезный друг Колян увязался провожать.

Вышли они из замка к подножию Лысой горы – ночь уходила, звезды погасли, на заре занимался серый тусклый рассвет зимнего дня, поднявшийся ветер шумел ветвями елей в ближайшем лесу, поземка мела по полю… Тихо, промозгло. Яга поежилась – знобило, что ль? Леший тут же обниматься полез, согреть обещался.

- А на фига тебе это, - прошелестел внутренний голос, - Беспутный он, безбашенный. И напился вон.

Колян и впрямь был сильно «под шафе». До дому они кое-как в ступе долетели, но когда выгрузились, подремавший в полете леший почувствовал прилив сил немереных и … как обычно с пьяну, загорелся на лесной поляне костры жечь и через них прыгать. Яга пыталась отговорить – какие костры, лес под снегом, сырой, на поляне сугробы, по пояс будут, да и нет никого, спят все давно. Леший руками стал махать, разобиделся: Лес мне дом родной, счас прикажу – повелю, все в миг будет по-моему. И верно: ногой топнул, рукой взмахнул – и в сугроб повалился, прямо лицом вниз. Лежит недвижим, только храп его богатырский окрест разносится.

Баба-Яга, видя такое безобразие, плюнула с досады и в избу свою подалась.

- Да, не сложилась любовь, - посочувствовал внутренний голос, - Да на что он тебе – ему все Снегурка мерещится, вон костры опять палить хотел – все ее ищет.

- Уж нашел бы! И чтоб растаяла она, через костер прыгнув! – проворчала Яга. Потом хмыкнула, на небо посмотрела – новый день занимается – избушку по стене бревенчатой похлопала, зевнула сладко и спать – отдыхать пошла.

Кончился бал, праздники продолжались – начиналась святочная неделя.