0
1.1mille VUES
Terminé
temps de lecture
AA Partager

Младшая жена

− Ой, что я сейчас тебе расскажу! – спохватилась пани Мартулевич, накладывая оладьи. – Помнишь пана Доната, жил от нас через два дома вниз по улице?

− Нет, мамочка, не помню, − промямлил Казик с набитым ртом.

− Ай, Казя, что ты такое говоришь! Конечно, помнишь, должен помнить. Мужчина такой статный седовласый с чёрными бровями. Его фамилия… Кажется… Ой, а фамилию, вспомнить не могу… Совсем старая твоя мама, склероз уже начался…

− Да ну её, ту фамилию, мама! – отмахнулся Казик, беря с тарелки оладушек.

− А и правда! У него жена пани Ганна. Вот её ты помнить должен! Такая тихая женщина, и лицо у неё доброе, всегда-то она улыбается. Ты в школу ходил, так она меня, как видела, спрашивала: как там ваш Казимирчик учится? Она тебя Казимирчиком звала.

− Мамочка, какое это имеет значение?! – поморщился Казик.

− Ну хорошо, хорошо. Я понимаю, почему ты пана Доната вспомнить не можешь. Из-за того, какой он образ жизни вёл. Сейчас я расскажу, и ты вспомнишь. Он очень боялся заболеть. Не занимался ничем – только своим драгоценным здоровьем. Жил по расписанию. Утром вставал – всегда в одно время – и делал гимнастику. Затем обмывался холодной водой – всегда одной температуры – и обтирался специальным полотенцем. Потом завтракал. После завтрака у него была прогулка. Затем второй завтрак, после него сон – он всегда спал днём. Потом обед. После обеда опять прогулка, после прогулки ужин. Потом он читал книги и ложился спать. И так изо дня в день, из года в год. Сколько ж лет прошло? Пожалуй, лет двадцать пять, как они тот дом купили... Питался он строго по своей диете. Пил отвары каких-то трав, сам их заваривал. Книги читал только про здоровье. Газет не читал, фильмов или новостей не смотрел – боялся разволноваться. И он никогда не работал! Ничего не делал руками – чтоб здоровью не навредить. Всё пани Ганна – и по дому сама, и в огороде сама, и по магазинам ходила сама. Он же себя ничем не утруждал. У них хоть деньги и были, они не нуждались, но огород есть огород – то там копнуть, то здесь прополоть. Он − никогда ничего. Всё она, всё Ганна. А как он прогуливался! Чинно-степенно, только по одной дорожке, от крыльца к забору, ни шагу в сторону. И ни с кем не разговаривал. Чуть кто появится возле их забора, так он издали посмотрит так зло, исподлобья, мол, чего ты тут ходишь, а если тот ближе подойдёт, он разворачивается спиной и уходит. Заразиться, что ли, боялся? Или чтобы кто-нибудь ему настроение не испортил? Ну, вспомнил, о ком говорю?

− Да, вроде вспомнил. Такой среднего роста, коренастый, с седыми волосами, зимой всегда в русской шапке-ушанке ходил с завязанными на затылке ушами. Всегда ко мне спиной поворачивался.

− Да-да, он! Вспомнил?

− Вспомнил, только я не знал, что его Донатом зовут. А почему ты о нём в прошедшем времени говоришь? Он умер?

− Нет, не умер. Слушай, сейчас расскажу.

– – –

Год назад это было… да, в мае, ещё сирень цвела. Иду я мимо их двора, гляжу открывается калитка и выходит из неё какой-то мужчина в джинсах, футболке, на голове бейсболка, и сумка большущая через плечо. Выходит, здоровается со мной: здравствуйте, говорит, пани Божена, − и идёт себе куда-то дальше. А я иду и не могу понять, кто же он такой. Вроде и похож на Доната, так не он это – в джинсах-то и в футболке! Может, родственник какой? В общем, сходила я по своим делам – на рынок, по магазинам, в аптеку зашла, подругу старую встретила, постояли, поговорили, – возвращаюсь назад, гляжу, а в их калитку Ганна заходит, сама заплаканная. Я у неё: «Ганна, случилось чего? Что это за мужчина от вас сегодня выходил?». А она мне: «Как, что за мужчина? Так то ж Донат был. Уехал он». А сама плакать.

Я и оторопела. То Донат был, а я его не узнала! Да и как узнать? Он же всегда во френче своём ходил, застёгнутый до подбородка. А тут − футболка! И голоса я его не знала – он за двадцать пять лет мне и слова не сказал. А тут поди-ка − разговорился!

В общем, зашла я к ней, сели мы рядышком – я вдова одинокая, сыном забытая, да и она уже вдова соломенная – и всё она мне рассказала.

Оказалось вот что. Донат заболел. Всю жизнь боялся, чтобы не заболеть, и заболел. И не насморком каким-то, а раком. Рак желудка у него начался. Правильно наш старый ксёндз, упокой Господи его душу, отец Ладислав говорил: ничего в жизни бояться нельзя. Чего боишься, то обязательно с тобой приключится! Ты отца Ладислава помнишь, Казя? Забыл, поди? А как к нему на первое причастие ходил, помнишь? А когда ты на исповеди в последний раз был? Ладно-ладно, не кривись!

Стал у Доната живот болеть. Вроде несильно, но болит – и всё тут. Он собрался и впервые за двадцать пять лет из дому вышел – в больницу. Там его обследовали, анализы взяли и говорят: приходите завтра. Он назавтра к ним, как штык, с утра явился. А они ему и говорят: рак у вас, дорогой пан, рак второй степени, надо вам к нам ложиться, будем думать, как вас лечить. И что ты думаешь, он сделал? Наверное, лёг к ним в больницу и умалял, чтобы его резали, рак этот вырезали? Ведь всю жизнь человек только про здоровье и думал! Как бы не так! Он взял и написал им бумагу, что от лечения ихнего отказывается, и из больницы ушёл. Но ушёл не домой. Пошёл по магазинам. Это он-то, который двадцать пять лет со двора не выходил! Пошёл, значит, по магазинам, купил себе сумку большую, одежды всякой. Пришёл домой и говорит Ганне, мол, прощай, Ганя, уезжаю я от тебя. Та в слёзы: что да как, куда ты да почему? А он ничего не говорит, молча собрался, документы взял, и в дверь. Ганна в ту больницу: что вы моему мужу такое сказали? А они ей: так, мол, и так – рак у вашего мужа, ему срочно лечиться надо, да он не хочет, сбежал от нас. А если он лечиться не будет − жить ему от силы полгода. Та – на вокзал, может, догонит! А нет, его уже след простыл, и куда поехал неизвестно. И телефона у него-то нет – он же всю жизнь ни с кем не общался.

Вот, что она мне рассказала. Такое горе у женщины! И, главное, женщина-то хорошая, всю жизнь с этим нелюдем прожила, жалко её. В общем, стала я к ней приходить. Сколько вечеров мы с ней коротали вместе – две старухи одинокие... Сначала со зла мы думали, что это он перед смертью признался себе, что Ганну не любит и всю жизнь не любил, и решил уехать, чтобы в последние свои дни лица её не видеть. Потом порассказывала она, как они всю жизнь душа в душу прожили. И мы решили, что это он специально уехал, чтобы не видела она, как он помирает в мучениях, не страдала от этого. Любил он её, потому и пощадить хотел.

Прошло полгода, а его всё нет и нет. Ни живого, ни мёртвого. И весточки никакой нет. Думали – всё, пропал Донат, помер где-то. Ганна бедная, помня про врачебный приговор, уже его и оплакала. И я вместе с ней. И Болека своего покойного, отца твоего, вспомнила, каково мне было, когда я его похоронила.

Ты ешь, ешь. Это ещё не всё. Самое интересное я ещё не рассказала.

Прошло ещё пару месяцев. Сидим мы как-то с Ганной у неё в гостиной, о своих делах женских говорим. Вдруг распахивается дверь и входит, кто бы ты думал? Входит Донат. Собственной персоной. И спокойно так говорит: «Здравствуй Ганя!». Та, бедная, побелела вся. А он сумку свою, ту самую, на пол ставит и говорит, что домой он приехал. Сам смотрит и улыбается. А за спиной его девица стоит молодая, лет двадцать ей. Я её только потом заметила, так Донат меня огорошил. Ганна поднялась, обняла его, он её тоже. И видно – чуть не плачет, так рад, что её увидел. Я, конечно, за неё порадовалась – как же, мужа оплакала, а он вот он, живой. А про себя вздохнула: я-то своего Болека никогда не обниму... Да... так вот... наобнимались они, а потом берёт он эту девицу за руку, подводит к Ганне и говорит, что это вот Франческа и она ему – младшая жена. Вот так! Тут-то моя Ганка и сомлела. Упала в обморок. Я было к ней, так эта Франческа меня опередила, подскочила и давай в чувство приводить. И делала она это так, что сразу видно – умеет. Тут Донат на меня посмотрел, знаешь – как он может. Я сразу поняла, что там лишняя, и домой ушла. Пришла, а сама ни есть, ни спать не могу, всё думаю, что это за «младшая жена» такая, и что теперь с Ганной будет, бросит он её, что ли?

Хотела я к ним наутро зайти, так у них калитка была заперта на замок, а звонить я не решилась − мало ли что, вспомнила, как Донат на меня глянул накануне. В общем, долго я Ганны не видела. Как-то, в воскресенье это было, зашла я в костёл свечку поставить за упокой души моего Болека, отца твоего. Гляжу, а там Ганна с ксёндзом нашим о чём-то разговаривает. И вся она такая озабоченная, но вроде не горюет, вроде даже радостная какая-то. Я свечку-то поставила, сама села, молюсь Богородице за Болека моего, чтобы хорошо ему там на том свете было, да за тебя, чтобы всё у тебя было в порядке и не забыл ты меня совсем. Когда, значит, она с ксёндзом уже поговорила и к выходу идёт. Ну, думаю, сейчас остановится, поговорим мы по дружбе. Когда, нет, подходит, здоровается с улыбкой, а сама смотрит как-то сквозь меня. Сразу видно – о чём-то о своём думает, и настолько ей не до меня, что вроде, как и не узнаёт. Я на неё даже обиделась – целый год душа в душу жили, всеми горестями делились, а теперь она меня не замечает!

Долго рассказывать не буду, как оно было. Только прошло ещё пару дней, и приходит Ганна ко мне домой, сама такая счастливая, довольная. Уезжаю, говорит, вот попрощаться зашла. И рассказывает, как оно было.

Когда Донату сказали, что у него рак, у него с глаз будто пелена упала. Он решил, что все те годы, что он о себе заботился, прошли впустую – всё равно заболел. И сколько жить ему ни осталось, он должен получить от жизни всё, что он по дурости своей упустил, своё здоровье лелея. А потом можно и помереть. Да так, чтобы Ганна, жена его не видела его последних дней. Она и так с ним, бирюком столько лет промучилась, что заставлять хоронить его – это было бы слишком. Это он так думал!

Денег у Доната много. Откуда − не знаю, но тратить он мог, сколько хотел. Вот взял он эти свои деньги, не все, конечно, − Ганне много оставил – и уехал. Так получилось, что поехал он во Францию на Средиземное море то ли в Ниццу, то ли в Сент-Тропез, сейчас уже не помню. В общем, на курорт, где люди отдыхают и веселятся. И вот представь: человек, который двадцать пять лет из дому не выходил и даже новостей никаких не читал и не смотрел, попадает в этот человеческий водоворот, в этот вертеп, прости Господи! И человек этот знает, что жить осталось ему всего полгода!

Сколько он там прожил, не знаю, только факт, что недолго. Приключилась с ним беда. Ехал он как-то в ихнем автобусе – машину водить-то он не умел, вот и приходилось ему общественным транспортом пользоваться – когда заходят туда какие-то пьяные оболтусы из богатеньких, знаешь, которые считают, что им всё позволено, и давай к какому-то пассажиру приставать. А Донат-то наш нет, чтоб как все промолчать да в окно посмотреть, принялся этих подонков уму-разуму учить. Отвык он от людей-то за годы своего затворничества, позабыл, чего от них ожидать можно. Те оболтусы про первого пассажира забыли и за Доната принялись. Они им умные слова, а они его − кулаками да ногами. Мужчина он крепкий, но всё равно – лет-то ему за шестьдесят. Да и что он один против четверых сделает? Избили они его и на ходу из автобуса на дорогу выкинули.

Очнулся он только в больнице. Врачи у него спрашивают: кто такой, откуда? А он молчит, ничего не говорит. И не потому, что забыл. Просто не хотел про себя рассказывать – совсем разуверился и в себе, и в людях. Всё равно, думал, помирать скоро, так помру неизвестным. Врачи его лечат, процедуры всякие делают, а он лежит себе и безучастно в потолок смотрит. А себе думает, что жизнь свою прожил зря как паразит какой, ничего никому полезного не сделал, над Ганей своей издевался, она ему жизнь свою отдала, а он с ней как с неодушевлённым предметом обращался. И что избили его правильно – это ему справедливое наказание. Теперь ему остаётся только помереть, да так, чтобы никто не знал кто он, чтобы навсегда с лица земли исчезнуть. Вот так он терзал себя. Не скажу, что неправильно.

Так бы и помер, если бы не эта Франческа. Она в той больнице медсестрой работала. Что-то такое она в этом старике почувствовала… Мы, женщины, чувствовать умеем! Получше, чем вы, мужчины... Только вы этого понять не хотите. Короче, припал он ей до души. Может, жалость бабья взыграла... Да и то подумать, что ей до него? Ему за шестьдесят, ей двадцать два. Не красавица, конечно, но и не уродина. Такая себе, обычная девочка. Когда у Доната побои-то сошли, и его выписывать надо было, она его к себе забрала. Так он у неё и жил. Что там, на её квартире между ними было – не знаю.

Донат человек порядочный. Не стал её обманывать. Всё как есть ей рассказал: и что жена у него есть, и что болен он смертельно, вот-вот умереть может, и что уехал от жены умирать на чужбину, потому что считает себя перед ней виноватым и не хочет своими предсмертными страданиями мучить. Тут Франческа себя и показала. Другая стала бы в позу: иди отсюда к своей жене, зачем ты мне нужен, доходяга престарелый! А она – нет. Подумала и говорит: со своею женой ты поступил плохо – она жила с тобой, несмотря на твоё к ней отношение, потому что тебя любила, а ты её бросил в трудную минуту. Твоя болезнь это и для неё горе, зачем же ты оставил её это горе в одиночку переживать? Ты, наверное, просто ошибку допустил, будучи в расстроенных чувствах – это понять можно. Теперь ты должен эту ошибку исправить. Давай мы исправим её вместе – поедем к твоей жене. Ты перед нею извинишься и во всём покаешься. Как оно потом будет – посмотрим.

Вот такая она, Франческа! Другая бы одного отправила, чтобы с Ганной не встречаться. А она сама с ним поехала.

Словом, приехали они к Ганне. Извинился Донат перед ней и всё ей рассказал. А Ганна, то ли на радостях, что муж оплаканный вернулся, то ли от того, что обстоятельства так странно сложились, но Франческу не выгнала. Сказала, что ей надо подумать. Пошла к нашему ксёндзу посоветоваться – я тогда её там видела. А тот только руками разводит: что я могу сказать? – да что он может сказать, молодой ещё, не то что отец Ладислав… − не может христианин двух жён иметь. А с другой стороны – все сроки, назначенные врачами, прошли, а Донат-то жив и с виду вполне здоров. Может эта Франческа его на нашем свете и удерживает? Выгонишь её – он и помрёт... В общем, думала Ганна, думала и решила оставить всё как есть, как сложилось то есть. Да чего греха таить, эта Франческа ей понравилась. Разумная, скромная, по хозяйству умеет. У Ганны-то своих детей не было, а та ей как раз в дочери годится.

А теперь самое интересное… Когда первый испуг прошёл, Ганна заставила Доната в ту больницу сходить, обследоваться. Сходил он. Так вот… Оказалось, что он абсолютно здоров! Как будто кто взял и его опухоль вырезал. Врачи руками разводят. Говорят, уникальный случай. Объяснить трудно. Возможно, говорят, на него какой стресс подействовал, наверное, когда его те хулиганы избили. Только я думаю, его любовь спасла. Любовь двух женщин.

В общем, уехали они. Втроём. Во Францию. К Франческе. Хотят, чтобы Ганна тоже мир посмотрела, отдохнула, наконец, на старости лет.

– – –

– Вот такая история... Такое чудо Господь сотворил! Чего улыбаешься? Думаешь, не может такого быть? Думаешь, я это в каком женском журнале вычитала?

− Чудес не бывает, – улыбнулся Казик – Ошиблись врачи с диагнозом, вот и выздоровел человек…

− Ай, Казя! Ты самое главное не ухватил! Тоже мне – журналист! Причём тут диагноз? Чудо в том, как человек, прожив жизнь, − ведь старик уже − переменился. На седьмом десятке кто перемениться способен? Всю жизнь жил только для себя. А на пороге смерти научился себя другим отдавать. Ты видел где, чтобы одного мужчину две женщины любили и между собой не ссорились? Значит мужчина такой – каждая от него получает, что ей надо. Вот так!

– Ай, мама! Фантазёрка ты у меня! – сказал Казик, поставив чашку. – Какую историю рассказала!

– Чем тебе история не нравится?

– Почему не нравится? Очень даже нравится! Сюжет свежий и события изложены живо. Вот только истолковала ты их неверно. Возле одного мужчины две женщины ни за что не уживутся.

– Так ты, значит, в настоящую любовь не веришь?

– Да причём тут любовь! Там всё просто. Съездил Донат Францию посмотреть, пожил там на квартире у этой Франчески. Потом сюда её привёз, чтоб она Польшу посмотрела. Сейчас многие так делают. Это называется каучсёрфинг – частный туризм. Так путешествовать дешевле. Про младшую жену он просто пошутил. А ты целый роман сочинила!

– Твоя мама глупая, да?

– Почему глупая? Да в тебе великий писатель пропадает!

– Казик, Казик… Ты весь в Болека, отца твоего… – вздохнула пани Мартулевич. – Он тоже никогда не верил, что бы я ему не рассказывала. Говорил, фантазирую. А жизнь иногда такие истории придумывает – никакому писателю не приснится… На вот, возьми ещё оладушек!

Днепр, 2008–2016

13 Septembre 2022 10:34 0 Rapport Incorporer Suivre l’histoire
0
Lire le chapitre suivant Недоверчивая невеста

Commentez quelque chose

Publier!
Il n’y a aucun commentaire pour le moment. Soyez le premier à donner votre avis!
~

Comment se passe votre lecture?

Il reste encore 2 chapitres restants de cette histoire.
Pour continuer votre lecture, veuillez vous connecter ou créer un compte. Gratuit!