Крещенский сочельник
Наступил Крещенский сочельник. Время для нежити лесной, прямо скажем, не самое лучшее. В Крещение велено им по углам – закромам прятаться, на глаза не показываться. Кем велено? А что ж, вы думаете, высшие силы для людей только имеются?! То – то и оно.
Время скучное, но провести его с умом да толком тоже возможно. Ежели по-тихому, конечно. Вот Бабы-Яги придумали не в щели какие забиваться-прятаться, а собраться у Настены, в лесу глухом, да развлечься малость.
Яга Настена с утра готовилась к прибытию подружек: порядок в избе навела (уж больно Липа придирчива к чистоте-то) пирогов испекла, ужин праздничный приготовила. Ну, Иванушки в качестве главного блюда на стол подавать не планировалось – поблизости вовремя не оказалось,- да шучу, шучу, другие, чай, деликатесы имеются.
При наведении порядка досталось всем: филин пыль везде перьями своими смахивал, кота Баюна Яга пол мыть подрядила – тот весь исстонался -измяукался: и спину ломит, и хвост отваливается … Кой-как тряпкой по полу повозил, да и слинял незаметно. Яга оглянулась на стук двери входной, а кота уж и след простыл. Пришлось ей самой вместе с внутренним голосом пол домывать. Голос у нее работящий, оптимист по натуре – стал песни петь, подбадривал, значит:
- Не кочегары мы, не плотники …
Ну и другие песни, на труд вдохновляющие. Яга ему подпевать начала. Так, быстренько, под совместное пение, со всеми приготовлениями и справились. А с Баюном потом сочтемся, как в избу, поганец, вернется, нагуляется.
Тут изба ногами своими куриными затоптала, закудахтала радостно – ступы подлетающие углядела видно. Настена с трудом из качающейся избы на волю выбралась – точно, летят. Как приземлились, ступы враз на задний двор отослали, под лапы еловые спрятали – вдруг дозор какой пришлют силы высшие – проверить исполнение указаний, ими данных. Такого Ягами не припоминалось, но … на всякий случай поостеречься все ж следовало.
Для веселья и просто по душевной склонности, Настена в этот раз еще гостей пригласила: лешего Коляна (ну, как без него), кикимору Любашу и водяного Петра (меж ними любовь намечалась), да гномов-близнецов парочку – это чтоб подружек сопровождали, скучать не давали. Гномов кликали Бим и Бом. Да-да, как клоунов, на которых они не только внешне, но и нравом своим развеселым смахивали. Но вот, кто из них кто – тут вечно все путались. Ежели они рядом обретались, различали их по колпакам – у Бима – синий, у Бома – красный. Иль наоборот? Шут их разберет.
Пока Яги ступами занимались, гномы как из-под земли появились-нарисовались, подлетели к Олимпиаде и Матрене с любезностями, в глаза заглядывают, ручки целуют – так очаровали, что рост их не таким маленьким казаться начал. Настена присмотрелась: вроде как довольны подруги, хохочут, плечиками играют, кокетничают – ну и славно, сладилось видать у них.
Тут с лесной тропки, зверьем натоптанной, парочка показалась – кикимора с водяным притопали, им недалече. Оба от мороза румяные, радостные, в тулупах, мельником на мельнице с осени припрятанных. Вот и пригодились.
Гости повстречались, поздоровались – пообнимались, дамы в щечку друг друга чмокнули. И всех их Яга отправила в избу, раздеваться и за стол садиться. Сама на поляне осталась, лешего своего поджидаючи. Вот, нежить непутевая, опять опаздывает, и где-то его носит… Голос, до того в суматохе не различимый вовсе, вздохнул тихохонько, посетовал:
- И что ты в ироде этом нашла, а, Настен? Окромя привлекательной внешности ну ничего в нем нет – ни ума, ни таланта, ни души …
- Ну, сказал, - перебила Яга,- Души в нас ни в ком нет – нежить мы да нечисть, аль забыл?
- Помню, помню… И еще печальней мне от этого становится. Надежды нет, что совесть у лешего проснется, иль душа его по тебе тосковать – томиться начнет. Нечем любить –то! – пригорюнился Голос.
- А сердце, сердце как же? - с болью спросила Яга – Сердцем ведь любят.
- Это когда душа имеется, а без души сердце – механизм для перекачивания крови и только! – безапелляционно ответил внутренний голос.
Спор внезапно прервался – с горки на окраине поляны большущий ком снежный с шумом скатился, встал-отряхнулся, в лешего Коляна обратился. У Бабы-Яги так и захолонуло сердечко (а то мотор, мотор), глаза засияли, щеки зарделись, ноги сами понесли к милому. Тот руки распахнул, Настену в объятия захапал, в щеку чмокнул горячо. Яга на радостях не поняла, как до избы они добрались, в себя уж в горнице пришла, во главе стола восседая. Об обязанностях хозяйки вспомнила, гостей угощать – потчевать начала : А вот грибочки соленые, брусника моченая, картошечка с салом пожаренная, салатики там, рыба копченая, мясо по-министерски, с сыром под майонезом запеченное…
Угощенье в основном в ближайшем супермаркете приобретено было – это ж сколько самой сил надо потратить, чтобы все это приготовить; по тарелкам разложить, стол накрыть – и то утомительно. Колян по-хозяйски к водочке потянулся, открывать стал. Яга не препятствовала – пусть ухаживает. Глядишь, хозяином себя почувствует, может, что у них и получится…
Застолье проходило весело: гости смеялись и шутили, лафитнички с водочкой исправно осушали, закусывать не забывали. Гномы возле Липы с Матреной ужами вертелись, все плясать приглашали. Кикимора Люба с водяным Петром жеманились, ели-пили мало, все медленные танцы танцевали да шептались о чем-то. Наплясались гости - на песни их потянуло. Пели хором, протяжно русские народные, которые так славно на язык ложатся, настроение праздничное создают, хоть и с грустинкой, конечно: о красной рябине, которой к дубу не перебраться; о том, как шумел камыш, деревья гнулись; о Стеньке Разине и расписных челнах с дружиной; о замерзающем в степи ямщике. Тут Колян настолько расчувствовался, что всплакнул малость спьяну. А потом как вскочит, как закричит: Хватит душу рвать, пошли на улицу развеяться!
Скоренько оделись гостюшки, из избы на поляну всей толпой вывались, в снежки стали играть, в снегу валяться. А леший дальше заводит – подначивает:
- Пошли в поселок на горках кататься. Горки там людишки на праздники новогодние установили – высокие, ледяные, вот славно нам будет!
Настена, будучи хозяйкой приема крещенского и наименее пьяной из присутствующих, отговорить пыталась от поступка необдуманного, а проще сказать – дурацкого. Но где там! Ее и слушать не стали гости развеселые, высмеяли Ягу всем скопом – не зря говорят, что пьяным море по колено. В ступы кое-как загрузились, но влезть только по двое можно было – ступы не такси, для групповых перевозок не предназначены. Гномы в силу росточка своего маленького вдвоем в ступу к Матрене поместились, Олимпиада, как самая худосочная, крупного Водяного к себе позвала. Леший, недолго думая, кикимору на хребет себя закинул да и понесся со всей силушки – еле его потом догнали, уж на подступах к поселку.
Десантироваться скрытно надо было, в овраге у селения людского. Это, несмотря на залихватское настроение, все понимали, все, кроме лешего, что, видать, совсем с катушек съехал. Настене пришлось срочные меры принимать – догнала она дружка любезного на ступе своей, подлетела поближе, да как вмазала метлой со всего размаху по голове его глупой, непутевой – тот так в снег и покатился, вместе с кикиморой, визг которой на всю окрестность разнесся. Да уж, тайно получилось в поселок внедриться. На одно понадеялись, что люди в сочельник все как есть мистиками становятся, верят в то, что нечисть изгоняется из мира земного на Крещение, вот и вопит от ужаса.
Кое-как собрались в овраге, а затем перебежками, за скирдами, что на поле стояли шапками заснеженными, подобрались к городку новогоднему, людьми устроенному на въезде в поселение. Пуст был городок – холодно на улице, мороз крещенский – детей родители не пустили гулять, обморожений опасаясь, сами ночью тем более не пойдут – все ж ночь не новогодняя, хватит, отпраздновали. О душе подумать пора!
Нежить на воле, без опасений ненужных, уж так на тех горках повеселилась – всласть накатались: на животе, на попе, на спине, лежа плашмя, стоя (это редко кому удавалось), друг на друге, - до испарины жаркой, до икоты от смеха беспрестанного.
Тут лешему новая идея в мозг ударила. Нет, не костры жечь. Похлеще кое-что. Давайте, говорит, пойдем смотреть, как люди в проруби купаются. Вовсе обезумел. Прорубь-то возле церкви в реке-озере вырубают, купаются после крестного хода, воду перед купанием освящают. Все это – лютая смерть для нечисти. Нежить хоть и несколько другим подвидом числится, все ж и для них в святую воду попасть – муки - мученические вытерпеть. Как говорят. Никто проверять –то не рвался.
На то леший Колян и напирал - неизвестно, мол, может обман это все. Да и скрытно мы смотреть будем, а в воду ни-ни, не полезем. К этому времени гостюшки уж так разухабились, безнаказанность свою почувствовав, что сладу с ними никакого не стало. Настене идти страшно не хотелось, но не бросать же своих. Так все вместе к церкви и потащились. Настена еле уговорила, чтоб огородами пробираться. Матрена с Олимпиадой насчет карнавала говорить начали, но Настя их безрассудство в корне пресекла:
- Какой карнавал, девы?! Сочельник – то крещенский, молятся люди, а не в личины обряжаются, не затеряемся в толпе ряженых.
Вроде послушали. К церкви тайком подобрались, за памятниками могильными спрятались. К тому времени гости малость протрезвели, на морозе резвясь, потому подойти удалось тихо. Старое кладбище на крутом берегу пруда расположилось. Вид на прорубь открывался – загляденье!
Вон группа людей показалась, к проруби направились. Полукругом встали, но нежить выше расположилась, обзор ей не закрыли. Батюшка молитву читать стал, пошел вокруг проруби, кадилом размахивая – воду освящал. Дым из кадила вверх поднялся, у лешего и водяного страшное чихание вызвал. Как начали они на разные лады – леший тонким дисконтом, водяной глухим басом – ап-чхи, да апх-чи, не остановить. Прочая нежить в страхе замерла, вмиг протрезвела, неотвратимого возмездия ожидая: сейчас священник на берег поднимется, да как начнет на них святой водой брызгать… далее все мысли терялись от ужаса.
Люди, знамо, чихание то услышали; кто из мужиков помоложе был рваться наверх стал, посмотреть, кто там расчихался. Но священник остановил, сказал – Нечисть это корчится, погибель свою чувствует. Последние минуты на земле празднуют, в ад им сейчас возвратиться придется.
Поверив, что их рассекретили, нежить в такой страх пришла, что языки у всех отнялись, даже у лешего с водяным горло перехватило, враз прекратили они чихать. Замерли нечистые, не шелохнуться, ждут, что дальше будет.
А крещение в проруби своим чередом шло. После песнопений священных стали люди в прорубь окунаться, а, искупавшись, благословение священника получать.
Но нежить на это смотреть не стала. Дошло до них, что с огнем играют. Быстренько отползли подальше от берега, поднялись на ноги и как дали стрекача - вокруг деревни, по полям обежали (задворками пробираться не решились). Сунулись в овраг, в ступы спешно погрузились и к себе в лес подались скорехонько. Леший, правда, канючил все, в ступу просился, но никто не взял. Водяной благородство проявил, место в ступе у Матрены кикиморе Любаше уступил, которая от страха пережитого ни жива ни мертва была – Настене показалось, что притворяется. Так что леший с водяным вдвоем кросс по пересеченной местности устроили. От ужаса пережитого быстро до леса добежали, но ступы еще быстрее были – Яги так настроились, что полет вышел почти реактивным.
У избы Бабы-Яги Настены гости враз прощаться начали – не до веселья стало. Быстренько по своим избам-норам разошлись-разлетелись, в них попрятались. Все крещенские праздники отсиживались, нос высунуть боялись.
Вот так и прошло Крещение у нежити лесной.
Не все им веселиться да людей честных пугать!
Thank you for reading!
We can keep Inkspired for free by displaying Ads to our visitors. Please, support us by whitelisting or deactivating the AdBlocker.
After doing it, please reload the website to continue using Inkspired normally.